Яна Герц — визуальная художница, работающая с фотографией. Родом из Латвии, в настоящее время проживает в Таллинне, Эстония. Её практика основана на автобиографических элементах и ​​исследует такие темы, как искажения памяти, современное мифотворчество и поиск идентичности.

Яна, очень благодарна тебе, что согласилась ответить на несколько моих вопросов. Я знаю тебя как художницу, работающую с долгосрочными, в том числе личными, проектами. Как ты пришла к тому, чтобы работать с личной историей? Помнишь тот момент, когда ты почувствовала, что автобиография может стать не просто темой, а материалом для исследования?

У меня никогда не было планов работать с личным. Я выросла в семье, в которой всё домашнее должно было оставаться дома, а личное — внутри личности. Говорить о личном публично было стыдно и ощущалось предательством интимности и внутренних правил дома. Да что там, ощущается до сих пор, просто уже не останавливает.

Семь лет назад умер мой папа, очень важный для меня человек. Я как-то смазанно погоревала в моменте, как будто слышала горе через ватный матрас, а потом меня накрыло, конечно. Я несколько лет взахлеб смотрела чужие проекты, фильмы, книги о разных опытах прохождения горя. Меня захватила возможность через нахождение в длительном процессе творчества продлить (чертова тавтология) контакт с ушедшим человеком, по сути взяв его в соавторы. 

У меня есть иерархия внутренних систем, отключающихся при перегрузках ради экономии энергии. Первым уходит текст, что лишило меня возможности написать про папу текст. Картинки уходят следующими, но тут я успела засунуть ботинок в закрывающуюся дверь, и начала что-то снимать. Это мой первый опыт проектной работы, мне не нравилось ничего из того, что получалось. После каждой съёмки я открывала ноут и говорила: ну как, пап, как тебе? И отвечала: ерунда вышла, чиж, переделывай. 

Потом затянуло, потом появились другие вопросы, потом случилась книга Марии Степановой «Памяти памяти», очень для меня знаковая, и уже стало сложно остановиться. Мне нравится думать, что через личное я ищу общие места, населённые опытом другого.

Из проекта «Catalogue of Forgone Objects»

В двух своих проектах «A Car, A Song, A Vanishing Man» и «Catalogue of Forgone Objects» ты исследуешь тему памяти — её ускользающую, фрагментарную природу. Ты также говоришь об искусственно созданной памяти как способе познания себя. Это ближе к психотерапевтической практике или к художественному жесту? Или граница между ними стирается?

Сначала я хотела сказать, что не сторонница терапевтических проектов в публичном поле, и чистые терапевтические интенции обычно не лежат в основе проектов, которые мне интересно делать и смотреть. Потом вспомнила книги «О грибах и скорби» и «Я — значит «ястреб», они обе рассказывают о процессе проживания горя, одна — через увлечение автора грибами, другая — через выстраивание отношений автора и хищной птицы. Терапевтичны ли были эти книги для женщин, их написавших? Уверена, что да. Стали ли они от этого хуже? Нет.

Поэтому если мы говорим о терапии не как о починке сломанного, а о процессе осознания чего-либо и исследования через задавание вопросов — тогда да, можно говорить о некотором размывании границы. Но в конечном итоге мне интересно художественное высказывание, терапевтичность здесь одновременно первичный импульс и побочный эффект.

Из проекта «A Car, A Song, A Vanishing Man»

Оба проекта «A Car, A Song, A Vanishing Man» и «Catalogue of Forgone Objects» построены вокруг образов, которые сложно назвать прямыми воспоминаниями — они будто отражения или отголоски. Расскажи, пожалуйста, как ты работаешь над поиском нужных образов? 

Зависит от того, в каком состоянии я сейчас нахожусь. Если удается фоново думать о проекте и в целом находиться внутри процесса, даже не снимая активно — что-то читать, смотреть, вести заметки — я могу доверять своему подсознательному и своим механизмам заполнения лакун памяти. Тогда я ориентируюсь на чувство узнавания объекта или места и снимаю большой массив изображений, который потом анализирую и вычищаю от всего, что не работает на конкретную историю. 

Если я занимаюсь другими вещами и над проектом работаю подходами, то больше включаю аналитический подход — рисую майндмэпы, работаю с текстом. Могу написать текст и потом «перевести» его — разложить по фразам на визуальные метафоры, составить список того, что нужно снять, и идти по чеклисту.  

Из проекта «Catalogue of Forgone Objects»  

В другом проекте «Human Activity» ты обращаешься к теме романтической одержимости. Важным дополнением к зину служит деревянная коробка с обугленным краем и спичка. Выглядит просто фантастично! Всё это превращает проект в некий артефакт, переживший катастрофу. Что дала тебе работа с материальностью?

У зина сложная форма, его легко разобрать и сложно собрать обратно. То же самое происходит с людьми во время больших эмоциональных переживаний: в это легко влипнуть, но сложно вернуться обратно в ту точку покоя, откуда ты начал. Мне интересна иммерсивность, интересно работать с метафорами, которые можно прожить через телесные ощущения, попробовать включить у зрителя дополнительный канал восприятия. Плюс это моя точка контроля: я сама устанавливаю, что и в какой последовательности смотрит человек, к чему он прикасается сначала, к чему потом.

Но вообще, мне кажется, я как зритель эпохи всеобщей дигитализации верю предметам чуть больше, чем пикселям. История, у которой есть реальный артефакт, который можно потрогать, взять в руки, становится чуть менее вымышленной и чуть более реальной, а проект, который вырос в книжку или зин — более законченным. Или скорее, просто законченным. 

Когда я сложила зин, у меня было ощущение, что я не договорила. Не доделала. Он маленький на самом деле, небольшого формата и изображений в нем мало, и для выбранной темы он выглядел легковесно. Я хотела ощущения прожитой катастрофы. Я хотела одновременно спрятать это воплощение переживания как мы прячем трудный опыт, и сделать последствия этого опыта видимыми. Так родилась идея обугленной коробки.

И не в последнюю очередь: я очень люблю работать руками. Пилить, шкурить, клеить, резать, собирать — это все для меня все как разрешение ребёнку поиграть во дворе после выполненного домашнего задания. Моей дофаминовой системе нужны вознаграждения после работы. Придумать зин — работа, сделать его осязаемой вещью — игра, стимул, удовольствие и подарок.

Из проекта «Human Activity»

Я знаю, что ты также снимаешь и коммерческие портреты. Многим авторам такое совмещение с проектной деятельностью даётся весьма сложно. Как тебе удаётся находить баланс?

Я благодарна тебе за великодушную формулировку вопроса, но ответ довольно прост: мне не удаётся. Это всегда вопрос репрезентации себя через свою работу как автора, который работает с конкретным набором смыслов и визуальных инструментов, и они часто конфликтуют, что в моем случае значит и конфликт между разными частями себя, каждая из которых тянет на себя одеяло внимания. Когда я активно снимаю проекты, я практически перестаю снимать коммерцию, и наоборот. Немного помогает не сходить со своего куска земли — делать только то, во что безоговорочно веришь, и надеяться, что портфолио сработает как лакмусовая бумажка и к тебе будут приходить только люди, у которых оптика настроена на тот же тип эстетики и смыслового наполнения. Чаще всего так и получается, но до баланса очень далеко.

Из инстаграма Яны

В 2024 году ты училась в лаборатории «Another mirror», которая была посвящена автопортрету, а сейчас проходишь лабораторию художника. Какие практики или вопросы из этих лабораторий оказались для тебя особенно важными или актуальными?

Я не могу расчленить эти лаборатории на отдельные вопросы или практики: каждая лаборатория — одна большая практика, в которой ценна каждая её часть. Если я в чём-то не принимала участия, позже оказывалось, что у каждого моего пропуска задания есть причина, и невыполненные задачи давали мне не меньше (а иногда и больше), чем выполненные. 

У меня абсолютное доверие ко всему, что ты делаешь, к твоим инструментам, темам, методам, к людям, которых ты собираешь на этих лабораториях. Наша энергия развития идёт в ту сторону, куда мы смотрим, и ты умеешь таким образом повернуть человека в сторону важного для него и найти такие вопросы, что устоять на выбранной дорожке становится — ну, не легко, но легче.

Есть одна цитата Бориса Михайлова, которая мне очень нравится:

«Я шёл по полю. У меня не было камеры. И вдруг на меня упала тень пролетающего самолёта. Я пошёл домой взял камеру и сфотографировал это место, а потом под фотографией, на которой была только трава на поле и небо, подписал: «здесь на меня упала тень от самолёта». 

Думаю, что после твоих лабораторий я стала чаще фотографировать траву и небо вместо самолета.

Автопортрет Яны, сделанный в рамках лаборатории «Another mirror»

Что помогает тебе оставаться в контакте с творчеством, особенно в моменты внутреннего затишья или нестабильности?

Я не люблю слово «творчество» (как в «моё творчество», «я занимаюсь творчеством») и люблю слово «работа», в этом наверное ответ. Я не самый плодовитый автор, у меня плавает фокус внимания, но многое из того, что я делаю на ежедневной основе, это часть работы: книги, фильмы, прогулки на природе, навык не проваливаться внутрь своей головы, а смотреть, что происходит вокруг, искать параллели, ассоциации, пытаться понять, почему я остановилась поразглядывать этот кусок бетона, но прошла мимо такого же на соседней улице.

В книге «Смилла и её чувство снега» главная героиня говорит: « <…>Это европейский путь. Надеяться, что можно, что-то предпринимая, найти выход из трудного положения.

Я выбираю гренландский путь. Он состоит в том, чтобы погрузиться в чёрное настроение. Положить свое поражение под микроскоп и сосредоточиться на нём.»

Я в чём-то тоже выбираю гренландский путь: принять затишье как неизбежное, исследовать его, посмотреть на него как на естественную реакцию на импульс извне, и принять с уважением. Это навык, который развился у меня не в последнюю очередь благодаря нашим лабораториям — доверие к тому, что маятник от продуктивности будет качаться к тишине и обратно, и не остановится, потому что такова природа маятника. 

Из проекта «Babcia», над которым Яна работает в настоящее время